Oboz
Врачеватель и филантроп Елизавета Глинка, известная всем как Доктор Лиза, — одна с тех, кто погиб в авиакатастрофе Ту-154 в Черном сине море. Самолет летел из Подмосковья в Сирию, на борту находились артисты ансамбля песни и пляски имени Александрова, а да съемочные группы Первого канала, НТВ и «Звезды». Согласно словам главы Совета по правам человека Михаила Федотова, Глинка везла средство, предназначавшиеся для университетского госпиталя в Латакии. По просьбе «Медузы» о Докторе Лизе, одном с самых известных российских благотворителей, рассказывает Катерина Гордеева.
Фотоотпечаток: Wikimedia Commons
Я пишу этот текст, получив все возможные подтверждения. А все равно надеюсь, что раньше, чем я его закончу, микротелефон позвонит и окажется, что «абонент снова в яруча».
Так уже было.
Лиза пропадала. Не находилась. Далеко не выходила на связь, хоть и знала, в духе все ее ищут и волнуются. А потом отыскивалась. Говорила: «Дорогая моя большунья. Ну, прости. Ну, бывает. Все уже хорошо. По-другому не велено было. Сама как?» А я ей начальственно: «Ну, Петровна, ну твою ж мать». Так она, пропустив мимо ушей, уже вовсю вкладывая душу о чем-то рассказывает своим изумительным хриплым голосом, приправляя беда страшные истории ужасно смешными подробностями и ужасно неприличными словами. Постфактум мы договариваемся встретиться, выпить. И, может быть, действительно встретимся минут минуя сорок, а может — месяца через три. Неужто через год.
С Лизой никогда и ничего невозможно думствовать: у нее бесконечно звонит телефон, она ввязывается в самые авантюрные истории, возлюбленная хочет спасти примерно всех, вообще не задумываясь, удовлетворительно ли у нее в эту самую секунду ресурса получи спасение: денег, еды, памперсов, медикаментов, и главное — ее самой, запаса ее человеческой прочности.
«Легко помни, что ты не железная», — пытаюсь сказать я. «Я что-то около того», — смеется ми в телефон Глинка.
Я вхожу в ее контора, в полуподвал, заставленный мешками, коробками, картонками, чайниками — и засыпанный будто случайно зашедшими и навсегда оставшимися тут людьми. И Лиза говорит: «Гордеева, твоя милость хотя бы на машине? Я туточки подарок тебе собрала. В Америке называется baby shower». В кругу кухонькой и складом меня ждет огромный человеческого роста карман. Там примерно все необходимое на первый год жизни ребенку, тот или другой еще у меня не родился. «Ты нормальная?» — «Безвыгодный вздумай отказываться, я же люблю тебя». И пишущий эти строки садимся обсуждать первую в ее в жизни лекцию, которую возлюбленная должна через две недели прочесть по моей просьбе в Петербурге. Курим, размахиваем руками, перескакиваем с одного в другое, ругаемся, обнимаемся, выключаем телефоны, чтобы не отвлекали. И, в конечном итоге, я опаздываю на поезд.
Спустя десять дней возлюбленная хрипло звонит: «Слушай, знаешь, лекцию, наверное, надо хорошенького понемножку отменить. Я тут, наверное, завтра ночью улечу в Юзовка. Ты не сердись. Ну, вот появилась такая достижимость. Только, умоляю, никому ничего не говори. Ну, скажи, фигли я внезапно исчезла. Я потом все объясню».
С подачи две недели я вру и краснею. А еще насквозь месяц, уже в Воронеже, она рассказывает, где была: «Сие дети Дома ребенка «Антошка» из города Краматорска, каковой оказался между двух огней. <…> Ну, знаете, они натерпелись, пишущий эти строки натерпелись. Имена детей мы писали на ручках, благодаря этому что дети не разговаривали. Лежали поперек, потому словно машина была не приспособлена. Мы их привязывали бинтиками, с целью они не упали. Таким образом мы передали абсолютно законно на украинскую сторону 29 сирот».
Возлюбленная рассказывает, каково помогать людям, которые порой не хотят помощи, иногда — не считают возможным о помощи спросить. Она показывает фотографии тысяч, десятков тысяч людей, чьи буркалы когда-либо видела: онкологического больного, которому не по головке не погладили обезболивания — и она сама вколола ему кем-ведь привезенный морфин, бывшего научного сотрудника, а теперь бомжа бери Павелецкой, которому она привезла горячей каши (свою сотрудничество бездомным Глинка называет «социальным паллиативом»), пенсионерки, оставшейся минуя средств к существованию, ребенка из Краматорска с эпилепсией, кровно ухудшившейся от бесконечной стрельбы и взрывов, девушку Юлю с раздробленным бедром, которая попала лещадь бомбежку на первом свидании и потеряла возлюбленного.
Ее актив называется «Справедливая помощь». Справедливой Глинка считает такую пособничество, которая могла бы быть оказана всякому нуждающемуся. Выше зависимости от взглядов, социального статуса и предмета просьбы. «Возлюбленная старается обогреть космос», — скажет мне о ней одна бесконечно. Ant. мало более рассудительная знакомая. И пожмет плечами.
Может, и приближенно. Но вот мы сидим с Петровной ночью, она плачет. Все сразу. И пережитый ужас войны, какой-никакой всегда догоняет. И там еще остались дети, которых возлюбленная не успела спасти. И люди, люди кругом, которые ей и о ней пишут — и о всем, что она делает; ищут и каким-то невероятным образом находят алчба, корысть, желание выслужиться и еще два десятка гадких причин, ни за какие (благополучия, впрочем, к ней не липнущих. Иногда она безбурно улыбается: «Мне все равно, я на сие не обращаю внимания». А иногда плачет до-настоящему горько. Железных людей все-таки не иногда.
Закончит плакать внезапно, на полувсхлипе: «Слушай, твоя милость говорила, у тебя есть знакомый начальник мобильной компании. Ми нужно двадцать симок в телефоны детям, которых я сверху прошлой неделе привезла. Можешь помочь?» Пока к ней в контора ехали симки, сама она опять куда-то умчалась.
Подчас мне кажется, что туда, где взрываются снаряды, она сбегает с вязкости нашей здешней мирной жизни — сплетен, интриг, назначений для роли, которые ей предлагают и которые проблематично ли ее интересуют. «Ты могла бы просто комплектовать и передавать деньги и лекарства. Не обязательно с головы раз возить их самой». — «Понимаешь, сей поры сидишь здесь, чувство реальности немного теряется: это где-ведь там идет война, а тут это просто бла-бла-бла, никак не чувствуешь ни хрена. Чтобы чувствовать, надо рисовать своими глазами».
Я знаю, что она, состоявшийся врач, любимая и любящая жена, счастливая мама троих сыновей могла бы безвыгодный летать ни в какую Сирию за неделю прежде Нового года. Могла бы просто организовать передачу сих лекарств на борт. Ну, как все другие нормальные сыны) Адама собирают подарки нуждающимся, а потом празднуют себе спокойно.
Я знаю, никакого личного ее присутствия получи том борту не требовалось. Это она всю жизнь требовала, чтобы военные, спасатели, добровольцы, кто угодно брали ее с на лицо туда, где людям максимально плохо, где можно и нужно помочь. Симпатия могла отлично жить в какой угодно точке земного шара — так уж точно вдали от боли, нужды и страданий. Всего только Лиза выбрала ровно ту жизнь, который жила.
Живет.
Былое время уже влезло в слова о ней, но открыть пока все равно не получается.
Я написала ей в мессенджере: «Я люблю тебя». Я с ней так часто делали, краем глаза обнаружив, почему в жизни одной из нас что-то пожалуйста не так. Это была традиция. На такое де нельзя было не ответить. Даже в самой исполинский запарке надо было успеть набрать «я люблю тебя» в реакция.
Если ты это читаешь, пожалуйста, ответь. Нехай это будет просто текст о том, какая ты фря. Безо всякого прошедшего времени.